Лион Измайлов

Японский городовой

Мы при царизме жили не очень хорошо, при социализме жили очень нехорошо, а при капитализме так живем, что хуже некуда.
Собрал тогда Ельцин самых важных людей и сказал:
- Такши, понимаешь, наши предки не глупее были. Значит, понимаешь, надо на трон варягов звать. Рурика, понимаешь, какого-нибудь.
Чубайс сказал:
- Надо немца звать, вон у них порядок какой, тем более наш народ тоже пиво с сосисками любит.
Селезнев сказал:
- Неудобно как-то, мы их победили, а они нас теперь учить будут.
Ельцин добавил:
- Дер фатер унд ди муттер поехали на хутор, понимаешь.
Все, конечно, засмеялись.
Кто-то сказал:
- А может, француза позвать, они вина пьют не меньше нас, а живут хорошо.
Строев ответил:
- Ну и будем всю жизнь это вино лягушками закусывать.
Чубайс сказал:
- Лучше лягушки, чем ничего.
- Такши, - сказал Ельцин, - может, позвать моего друга Билла?
- Ага, - сказал Жириновский, - он нам всех девок перепортит, это однозначно. Лучше уж моего друга Саддама, тогда в мире останется только одна сверхдержава.
- Россия? - наивно спросил Ельцин.
- Ирак, - сказал Жириновский.
- На фига нам это надо, - сказала Ирина Хакамада, - давайте лучше японца позовем, они наши ближайшие соседи и мои близкие родственники.
- И едят мало, - добавил Лужков.
- А страна, понимаешь, процветающая, - сказал Ельцин, - мне Примаков рассказывал. Где он, кстати?
- Так вы ж его уволили, - сказал Лужков.
- То-то же, - сказал Ельцин и многозначительно посмотрел на Лужкова.
На том и порешили. Позвали руководить страной японца. Зарплату дали миллион долларов в год, чтоб не воровал. И если справится, отдадим Японии Курилы. А на фига они нам, если у нас все нормально будет. Они же нам, Курилы, только тогда нужны, когда нам плохо. Тут мы без них просто жить не можем. А потому что прецедент не хотим создавать. Допустим, отдали мы Японии Курилы. И там лет через пять будет уже нормальная жизнь. Так? А мы все по-прежнему в этой самой, ну вы знаете где... И тогда все так захотят. Московская область, допустим, потребует, чтобы мы ее Японии отдали. Вот и будем мы тогда в Тулу из Москвы ездить через две границы за колбасой.
А задачу японцу такую поставили. Чтобы уровень жизни - как в Японии. Чтобы равноправие и демократия, в смысле зарплата всем вовремя, и всякая такая экология.
В общем, собрались все встречать господина Кукимори-сан в "Шереметьеве". Народу собралось миллиона два. Всех с работы отпустили на этого японского варяга поглазеть. От "Шереметьева" до самого Кремля по обе стороны дороги с лозунгами: "Кикимора - банзай!"
Кукимори-сан ехал в шикарной машине, за ним еще пять сопровождения, мотоциклистов сто человек, охраны сотни две, правительство, Госдума. Вроде радоваться такой встрече надо, а Кукимори-сан мрачный. Спрашивает:
- Какое сегоданя деня?
Он язык-то русский выучил, но произношения еще не освоил.
Ему говорят:
- Вторник.
- А посему все не работать?
- Так вас же встречают.
- Сецас зе всех на работа, - сказал и даже ножкой топнул.
Ему говорят:
- Кукимора-сан, это невозможно.
- Посему?
- А потому что поддатые все. Какая уж тут работа.
И нечего Кукимори возразить.
- А посему тогда ситорько охраны? - только и спросил.
- Да мало ли что. У нас же здесь столько экстремистов - баркашовцы всякие, лимоновцы разные. Еще перепутают вас с каким-нибудь кавказцем или еще хуже - евреем и начнут палить.
И опять возразить нечего.
- Радно, - сказал Кукимори-сан, - но ситобы последний раз!
Все, конечно, согласились, головами закивали. В последний не иначе.
Въехали в Кремль, а там уже в Георгиевском зале стол накрыт на 6 тысяч персон. И чего только на этом столе нет! И осетры, и гуси, и икра в хрустале, и из напитков все, кроме самогона. Как говорится, по сусекам наскребли и на стол поставили.
Кукимори-сан как все это великолепие увидел, так и обомлел.
- Мине зе говорири, сито у вас город?
Все глаза потупили, головами закивали, лица скорбные сделали:
- Да, голод, ой какой страшный голод в стране.
- А как зе, - не унимается Кукимори, - мы висе это есть будем?
Строев сказал:
- Молча.
Селезнев добавил:
- Стоя. Фуршет называется.
Хакамада пояснила:
- У нас, у русских, обычай такой - гостей встречать хлебом-солью.
- Хребом позариста, - сказал Кукимори-сан, - сорью сограсен, а все остарное надо раздати народу.
Все сразу хором сказали:
- Не поймут.
Селезнев сказал:
- Никак нельзя, передерутся. Кремль разнесут, и сами не поедят, и нам не дадут.
А Строев добавил:
- И перед общественностью неудобно, - и показал на толпу. - Вон ведь она, общественность, напротив стоит. Она ведь тоже голодает с утра со вчерашнего. Уважить вас хочет.
- Как она меня увазит? - спросил Кукимори-сан.
- Да вот так и уважит, - сказал Селезнев, - вы только их к столу пустите, а они уж так вас уважат, век помнить будете.
- Да и народ, - добавил Строев, - тоже требует. Где тут у нас народ?
Выскочил тут же из толпы народный артист в сапогах, смазанных дегтем, и косоворотке с медалью героя, бухнулся в ноги Кукимори и закричал хорошо поставленным нечеловеческим голосом:
- Ваша япона мать, Кукиморушка-сан, не вели казнить, вели гулять во славу твою!
Махнул рукой Кукимори-сан.
- Радно, но ситобы завтра...
Все согласно закивали головами. Завтра, оно, конечно, завтра, уж будьте уверены. А сегодня как загуляли! Кинулся народ к столам. Первой к столу, конечно же, бросилась творческая интеллигенция. И начался бой в Кремле. Ничего подобного Кукимори-сан в своей жизни не видел. Да и не слышал. Потому что стук зубов, вилок и ножей заглушал музыку самого президентского оркестра. В самый разгар битвы в зал вошел Борис Николаевич. Все затихли, и президент сказал речь.
- Такши, - сказал он, - то ись, понимаешь. - Повисла пауза. - Давай, - продолжил президент, - давай, Какимора, понимаешь, сан. Мы, чего могли, сделали, все, что надо, развалили, очистили тебе площадку, и этот процесс демократизации необратим. Чтобы, понимаешь, тебе было где новую жизнь строить. Может, у тебя что, японский городовой, получится. - И сделал паузу, чтобы все смогли засмеяться. - А мы, понимаешь, теперь спокойно отдохнем. Наливай!
Началось. К Кукимори-сан все время подводили известных людей, и с каждым он почему-то должен был выпить, причем до дна.
- Традиция такая, - объяснили ему, - иначе народ обидится и вообще пить перестанет.
На это, конечно, Кукимори-сан пойти не мог. Приходили от разных партий и движений. От НДР Черномырдин тост произнес.
- Надо, - сказал он, - выпить, если что не так, то мы всегда, а то вчера, допустим, а завтра уже, чтобы никогда больше, а оно ведь обязательно будет, и будет у всех.
Кукимори-сан тост понравился, хотя он ничего и не понял. Он спросил у Строева, что имел в виду Черномырдин.
Строев сказал:
- Виктор Степанович хотел сказать, как лучше, а вышло, как всегда.
Потом подошел какой-то генерал и сказал, что вообще-то он жидов не любит, но Кукимора-сан исключение, за что и выпил.
Потом подбежал какой-то жутко активный человек и закричал:
- Это наймит империализма и сионизма!
- Посему так? - спросил Кукимори-сан, изумленно глядя на человека.
- Потому что это однозначно, - сказал человек и никаких других аргументов не привел.
Подходили все. И только когда к Кукимори попытался приблизиться какой-то быстрый, чернявый, небольшого роста человек с явно выраженной семитской внешностью - все вдруг стеной встали вокруг Кукимори-сан и приблизиться человеку не дали.
- Перед лицом смертельной опасности общество консолидируется, - пояснил Строев.
- А сито это за лицо? - поинтересовался Кукимори-сан.
- Это враг рода человеческого. И имя этому дьяволу во плоти - Березовский.
И тут же человека вытолкали общими усилиями в дверь. Но буквально через минуту враг рода человеческого влез в зал через окно. Его тут же заметили и хотели выбросить в то же окно, однако вступился Борис Николаевич:
- Рано еще, понимаешь, не на кого будет потом списывать все беды российские.
Проснулся Кукимори-сан с жуткой головной болью. Рядом с ним в постели почему-то лежал пьяный Жириновский. Владимира Вольфовича на всякий случай сфотографировали в паре с Кукимори и выгнали взашей. Жириновский жутко матерился и орал, что все эти самурайские штучки в России не пройдут.
Голова у Кукимори-сан раскалывалась.
- Это с бодуна, - пояснил Селезнев со знанием дела.
- И сито тепери дерати? - спросил Кукимори-сан.
- В России, - сказал Строев, - в последние годы лучшим средством от бодуна является Коржаков.
Позвали Коржакова. Александр Васильевич пришел и сказал:
- Дураков ищите в зеркале, чтобы я за так лечил. Создавайте при Думе комиссию по бодуну, меня назначайте председателем, а то будет, как в прошлый раз.
- А как быро в просрый раз? - спросил любознательный Кукимори-сан.
- А вот так, семь лет от бодуна Бориску-сан спасал, а потом под зад коленом. И вот что из этого вышло.
- А сито высро?
- А то, что вся страна наперекосяк. Бодун в России - это дело серьезное, пострашней, чем тайфун в Японии.
Однако сжалился Александр Васильевич, уговорили, принес своего фирменного рассола Коржаковского. Выпил Кукимори-сан. Оклемался. Воспрял духом. Созвал всех и сказал:
- Я дориго изутяри этот страна. И поняри, все прохо оттого, сито здеся все пьют, воруют и не работают. С завтрасняго дня вся страна встает в сесть тясов, морится и идет работати.
- Это, конечно, хорошо, - сказали ближние, - но все не смогут. Которые с бодуна, как же они в шесть встанут? Вы же сами теперь знаете, что такое российский бодун.
- Хоросё, - сказал Кукимори-сан, - те, кито с бодуна, того освобоздаем.
- Это 40%, - сказал Селезнев.
- Не мозет быти! - вскричал Кукимори-сан.
Пересчитали. Кукимори-сан оказался прав: не 40, а 60%.
- Радно, - сказал Кукимори-сан, - теперя за работа.
Но поработать в этот день не пришлось. Мэр Лужков пригласил всех на открытие памятника российско-японской дружбы. Автором памятника совершенно случайно оказался Зураб, он же Церетели. Ради экономии памятник совместили с ранее воздвигнутым памятником Петру. Изумленному взору Кукимори-сан открылась величественная панорама. На руках у 50-метрового Петра Первого сидел трехметровый Кукимори-сан в бронзе. Узнав себя, Кукимори заплакал. Во время плача японской Ярославны Олег Газманов в белом кимоно и накинутой на плечи казачьей шинели пел песню с припевом:
От Японского от моря
К нам приехал Кикимори.
На другой день, несмотря на то что Кукимори-сан снова был с бодуна, он все же собрал правительство и сказал:
- Все дорзны во сито бы то ни старо работати, нациная с понедерник.
- Не дай Бог! - закричали министры. - Они же в понедельник лыка не вяжут. Все перепутают. Реки вспять пустят. Дороги распашут, шпиндели в другую сторону раскрутят...
- Хоросё, - сказал Кукимори-сан, - тогда введем закон о том, ситобы все заработанные дениги оставарись в стране.
Все согласились, но при условии, что узкий круг людей, близких к президенту, будет иметь право переводить валюту за рубеж.
С близкими Кукимори-сан согласился. Близких оказалось полтора миллиона человек.
Тогда Кукимори решил зайти с другой стороны. Он потребовал привести к нему обыкновенного рабочего и спросил его, как он работает.
- Ну что, - сказал рабочий, - значит, начал, да? Пока в себя пришел, пока то да се, только работать начал, а тут уже и обед. После обеда пока в себя пришел, пока то да се, только работать начал, а тут уже и домой.
Кукимори-сан сказал, что он все понял, кроме одного. Что такое "то да се" и почему оно занимает так много времени.
Что такое "то да се", никто ему толком объяснить не смог, но кого бы он ни спрашивал, от крестьянина до академика, большую часть работы занимало это самое "то да се". И обязательно почему-то день у всех начинался после вчерашнего.
- А сито, есри всем бросити пити? - наивно спросил Кукимори-сан.
- Никак нельзя, - ответили ему. - Такой стресс в стране начнется. Вон Горбачев с Лигачевым попробовали - страна развалилась. Многие просто позагибались: организм без водки пищу не принимал.
- Радно, - сказал Кукимори-сан, - давайте тогда бросим воровати!
- А как тогда жить? - спросили его.
- Как во всем мире, на зарплату.
- А у нас давно уже никто не живет на зарплату.
- Посему? - спросил Кукимори-сан.
- А потому что зарплату не платят.
- А как зе все зивут?
- Сами удивляемся.
Затопал ногами Кукимори-сан, закричал:
- Сейцас зе выплатить всем зарплату, сейцас зе перевести всем дениги!
- Пробовали уже.
- Ну и сито?
- Пока деньги дойдут, пока их прокрутят, пока то да се...
- Опять то да се! - закричал Кукимори-сан. - Сито это то да се? Какое в нем содерзание?
- А никакого. Пока то да се, а денежки - тю-тю!
- Посадить тех, кито нарусает закон! - вскричал Кукимори-сан.
- Ну да, - ответили ему, - так и будем все по тюрьмам сидеть. А кто же работать будет?
- Но ведь и так никито не работает.
- Но страна-то все-таки живет. Значит, кто-то работает.
- Кито? - закричал Кукимори-сан.
- Кто-кто, - ответили ему, - дед Пихто и конь в пальто.
После этих слов Кукимори-сан попытался сделать себе харакири, но ножи в Кремле были такими тупыми, что он только лишь натер себе живот.
Провожали Кукимори-сан торжественно и в то же время весело. Вся страна гуляла. Мировая общественность стала свидетелем того, что Россию с наскока не сдвинешь. Ясно стало, что японским умом Россию не понять и японским аршином не измерить.
Ельцин на прощание сказал:
- Такши, ты, Кукиморыш, извини, видишь теперь, что и мы здесь не хухры, понимаешь, мухры.
Лужков подарил на прощание кепочку.
Чубайс попытался перевести деньги за Курилы на счет РАО ЕЭС.
Селезнев сказал, что только представитель японской компартии мог чего-то здесь добиться, а не какой-то буржуй.
Строев договорился с Кукимори-сан насчет выдвижения его кандидатуры в губернаторы Токио.
А Жириновский выучил два слова по-японски и при всех их выпалил:
- Накося - выкуси! Я говорил, надо было Саддама звать, сейчас бы уже в Персидском заливе сапоги мыли. Это однозначно!

Лион Измайлов

Порнуха

Борис Иванович приехал в Москву к Капитоновым в самый праздник. Когда-то Капитоновы жили в Великих Луках, были соседями Бориса Ивановича. Володя окончил институт, женился на Гале и переехал сначала в Московскую область, а потом в Москву.
    Жили они в приличной трехкомнатной квартире. И Борис Иванович, когда приезжал в Москву, останавливался у них. Борису Ивановичу недавно исполнилось пятьдесят пять лет, да и Володя с Галей были уже не первой молодости - сыну Юрке стукнуло двадцать.
    Володя с Галей были всегда гостеприимны, не походили на тех москвичей, которые давали провинциалам телефон на отдыхе, а потом прятались в Москве от наехавших гостей. Нет, они встречали Бориса Ивановича радушно. А летом сами приезжали в Великие Луки, и здесь уж Борис Иванович поселял их в лесу на заводской турбазе и устраивал им разные шашлыки и рыбалки.
    Итак, приехал Борис Иванович 7 ноября и попал прямо с поезда на бал. Капитоновы ждали гостей. Галя хлопотала над закусками. Володя, обливаясь слезами, натирал хрен, а сынишка их, Юрка, оседлал телефон и ездил на нем уже часа полтора, время от времени приговаривая: "Иди ты! Не может быть! Ну гад!"
    После первых охов и ахов, после "Как вы там?", "А как вы здесь?" стало ясно, что заниматься с гостем некогда, надо готовить закуски. Борис Иванович сказал, чтобы не обращали на него внимания, но Галя дала по затылку Юрке, оторвала его от телефона и приказала: "Ну-ка, включи дяде Боре "видешник". Поставь ему чего-нибудь повеселее".
    Юрка нехотя пошел в соседнюю комнату, дядя Боря последовал за ним. Борис Иванович знал, что существует видео, и в Великих Луках тоже есть видеотека, но никогда этот "видешник" не смотрел и потому, с удовольствием потирая руки, уселся в кресло напротив телевизора.
    Юрка выбрал кассету, вставил ее в магнитофон и включил телевизор, потом, сказав загадочно: "Вот теперь повеселитесь", - удалился.
    Дядя Боря уставился в экран. Играла веселая музыка. Пара бракосочеталась где-то на Западе. Перевода не было, артисты говорили на неизвестном Борису Ивановичу языке. Молодая пара вышла из ратуши. Невеста в фате и белом платье, жених в смокинге с бабочкой. Друзья, родственники.
    Пара поехала на автомобиле, за ними ехали друзья. Молодые приехали в роскошный замок, прошли в комнату, сели на диван, а напротив них уселся с двумя девушками друг. Парень стал целовать девушек, а жених обнимался с невестой, попивая шампанское. Вдруг жених бросил невесту и тоже стал целовать девушек, а друг подскочил к невесте и принялся ее обнимать.
    Борис Иванович удивился такому началу, но, поскольку ни слова не было понятно, подумал, что так и должно быть.
    Но дальше пошло уже что-то невообразимое, такое, о чем Борис Иванович у себя в Великих Луках и не мечтал. Эти две девицы стали раздевать жениха, по ходу целуя его в разные места. А другой задрал у невесты платье и стал нагло сожительствовать на глазах у обалдевшего Бориса Ивановича.
    Лоб дяди Бори покрылся испариной. Он не понимал, что происходит. И от стыда отвернулся от экрана. Но сидеть так с повернутой влево головой в глубоком кресле было неудобно, поэтому он встал. Во рту у него пересохло от волнения. Он походил по комнате, и снова украдкой глянул на экран, но там разгорелось целое мамаево побоище. Дружок остервенело сожительствовал с невестой, а девицы вытворяли с женихом такое, что у дяди Бори потемнело в глазах. Он не знал, что делать. Выключить "видешник" он не мог, не знал, как это делается. Выдернуть штепсель? Вдруг нельзя, вдруг заклинит обесточенный магнитофон. Выйти из комнаты Борис Иванович тоже стеснялся. Подумают, что темный провинциал. Стыдно. Может, у них сейчас это принято - гостей угощать этой порнографией. Борис Иванович вдруг вспомнил это слово - "порнуха". Вот это, видно, она и есть. А с экрана неслись непонятная речь и звуки, не оставляющие никакого сомнения в том, что там происходит.
    Борис Иванович собрал всю волю и взял с полки книгу. В книге описывалась жизнь Ивана Грозного, и Борис Иванович попытался вчитаться в эту позорную страницу русской истории. Речь шла о том, что Иван Грозный любил топтать конем мирных жителей. "Небось не до порнухи было", - подумал Борис Иванович и попытался опять вчитаться в слова. Буквы прыгали перед глазами, сливаясь в размытое пятно, а в пятне появилась картинка, как этот дружок из фильма нагло задирает юбку у невесты.
    Борис Иванович отогнал дурные мысли и взял другую книгу. Пролистал несколько страниц, остановился на репродукции "Старая Москва. Трубная площадь", и прямо на Трубной площади дореволюционной Москвы, рядом с теперешней аптекой, две девицы, раздев жениха, вытворяли с ним такое, что Борис Иванович захлопнул книгу и положил ее на место.
    Послышались шаги из соседней комнаты. Борис Иванович кинулся в кресло. На экране все пятеро действующих лиц плавали в бассейне, время от времени сожительствуя друг с другом прямо в воде, а на берегу появился негр с таким телосложением, какого Борис Иванович не видел даже в бане.
    В комнату вошла Галя и спросила:
    - Не скучно?
    Борис Иванович поперхнулся и невольно ответил:
    - Нет, даже весело.
    Галя взглянула на экран и закричала:
    - Юрка, ты чего, негодяй, поставил!
    - А чего? - сказал Юрка, входя в комнату.
    - Ты же, гад, порнуху поставил!
    - Ну и чего? - сказал Юрка.
    - Я тебе дам - чего. Ты что меня перед дядей Борей позоришь?
    - А чего - позоришь, - сказал Юрка, - что он, маленький, что ли? Сидит, смотрит, млеет.
    Галя повернулась к Борису Ивановичу и спросила:
    - Дядя Боря, ничего, что он эту гадость поставил?
    - Гадость, - передразнил Юрка, - сама эту гадость смотришь, а ему нельзя? Да?
    - Нет, если вы не против, то я тоже, - сказала Галя.
    Борис Иванович не знал, что отвечать. Сказать: "Выключите" - неудобно, подумают, что он тюфяк какой-то. Выразить возмущение - тем более нельзя, люди развлечь хотели. И он сказал бодро:
    - А чего, пусть крутится.
    Галя посмотрела на него с интересом, а тут пришел еще и Володька.
    - Ну, как вы тут?
    - Да вот дядя Боря порнуху смотрит, - сказал Юрка, - говорит, что у них в Великих Луках все это вчерашний день.
    Дядя Боря вскинулся, хотел что-то ответить, но опять постеснялся и почему-то сказал:
    - А у нас в соседнем дворе корова отелилась.
    - Ну и что? - спросил Володька.
    - Да ничего, орала больно, а так ничего.
    Володя и Галя сели рядом и тоже стали смотреть на экран. А там негр, расправив все, что только можно расправить, молотил направо и налево, не пропуская ничего, что двигалось.
    Володя сказал:
    - Пойду одеваться, - и ушел.
    Галя крикнула Юрке:
    - Нечего глаза лупить, когда взрослые порнуху смотрят! - и Юрка тоже ушел.
    Борис Иванович с Галей остались одни. Дядя Боря готов был провалиться сквозь пол: там на экране три девицы одновременно ублажали негра, но так, что Борису Ивановичу стало жарко. А Галя спросила:
    - Ну, как там у вас, Настька замуж не вышла?
    - Нет, - сказал Борис Иванович, - или вышла. В общем, она как бы вышла, а потом, значит, назад вернулась.
    - Газ-то провели вам? - равнодушно спросила Галя. Было ясно, что газ ее совсем не интересует, но она хочет поддержать непринужденную беседу. В это время негр, раскалившись до невероятности, перепутав мужчину с женщиной, пытался задействовать официанта. Который случайно подвернулся ему под руку.
    Дядя Боря сказал:
    - Газ провели. И водопровод тоже, скоро воду пустят.
    Он закрыл глаза, но с экрана неслись стоны, вопли и уже ненавистная Борису Ивановичу иностранная речь. "За что же это мне такое? - думал Борис Иванович. - Тьфу ты, пропасть нечистая", - клял он телевизор.
    Тут в комнату вошел Володя и, посмотрев на экран, спросил:
    - Ну что, наслаждаетесь?
    - Угу, - сказал Борис Иванович.
    Зазвенел звонок. Галя побежала открывать. Володя сказал, указывая на экран:
    - Живут же люди! - Да, - сказал Борис Иванович, чтобы хоть что-то сказать, - красиво жить не запретишь.
    - Смотри, чего творит, - сказал Володька.
    Борис Иванович посмотрел на экран. Негр вытворял такое, что Борис Иванович уже не мог понять, что он делает. Весь его жизненный опыт и вся его фантазия не могли подсказать

Лион Измайлов

Как я был предпринимателем

Сейчас все богатые предприниматели: татары, армяне, евреи - все они называются "новые русские". Я думаю, дай-ка я тоже стану этим "новым русским". Куплю чего-нибудь подешевле, продам подороже и разбогатею.
    Один приятель мне говорит:
    - Не связывайся, от этого бизнеса одна головная боль!
    Ничего, думаю, главное - начальный капитал добыть. Прихожу к другу, говорю:
    - Дай денег на начальный капитал!
    Он говорит:
    - Не дам, не хочу друга терять.
    Я говорю:
    - Как же ты меня потеряешь?
    Он говорит:
    - А вот как деньги дам, так сразу и потеряю.
    Ладно, думаю, мы пойдем другим путем. Собрал дома все шмотки: два костюма тренировочных, пальто ратиновое, пуховую перину и бюстгальтер жены 9-го размера. Поехал на вещевой рынок, развесил все, стою, жду, когда разбогатею. Уже минут десять жду, а все никак.
    Подошел мужик с бородой, говорит:
    - Ты за место платить собираешься?
    Я говорю:
    - Как разбогатею, так сразу, а пока у меня всего три монетки на метро.
    Весь день простоял - ничего. К концу дня опять этот с бородой подходит, говорит:
    - Хочешь, я у тебя все это барахло за сто тысяч куплю?
    Я думаю, ну, не тащить же мне все это назад...
    - Бери, - говорю.
    Положил сто тысяч в карман, только уйти хотел, как этот с бородой говорит:
    - Ну, что, разбогател?
    Я говорю:
    - Ну, так, чуть-чуть.
    - Ну, - говорит, - плати за место.
    Я говорю:
    - Сколько?
    - Двести тысяч.
    Я говорю:
    - Знаешь, ты кто после этого? Козел бородатый!
    И тут же рядом с ним амбал появляется и говорит:
    - А за козла ответишь!
    Я сразу сто тысяч и отдал. Бородатый говорит:
    - Обыщи его, Коля!
    Коля взял меня за ноги и поднял. Потом как тряхнет: из меня все три монетки и высыпались.
    Я кричу:
    - Отпусти!
    Бородатый говорит:
    - Ну, раз просит...
    Коля и отпустил. Я с высоты прямо на голову и пришел. Приехал домой, думаю: верно говорят, от этого бизнеса одна головная боль.
    Но я на достигнутом не остановился. Я решил в Турцию поехать, чтобы там стать "новым русским". Денег занял и заделался "челноком". В Турции мне понравилось. Номер у нас в Стамбуле был трехместный, то есть с двумя узбеками на одной кровати. Потом меня на турецком базаре чуть в гарем не продали. Но это неважно, главное, что я там обувь нашел прямо на фабрике-изготовителе и по дешевке. Классная обувь! Хозяин клялся, что еще ни один клиент не жаловался. Купил целых 800 пар. Привез в Москву. Притащил в магазин, говорю директору:
    - Вот обувь - суперлюкс, ни один клиент еще на качество не жаловался.
    Директор посмотрел обувь и говорит:
    - А как же они пожалуются, если это туфли для покойников? Вот, гляди, подошва картонная.
    Я сначала дар речи потерял, а потом в себя пришел, говорю:
    - Что ж, по-вашему, покойники босиком, что ли, должны ходить?
    Он говорит:
    - Ну, вообще-то покойники обычно мало ходят, они в основном, как правило, лежат.
    Я говорю:
    - Правильно, но они обычно лежат в обуви, и в хорошей обуви им лежать будет приятнее.
    Он говорит:
    - Где же я тебе столько покойников возьму, здесь же у тебя обуви на два кладбища вперед.
    Что ж, думаю, делать. Думал, думал и придумал. Продам-ка я их у метро, пока-то народ до дома дойдет, пока разберется, а я уже у другого метро. Сел у метро, продаю по дешевке. Идут нарасхват. Но я же не думал, что они так быстро... Минут через пятнадцать, смотрю, они меня уже окружают с туфлями на руках.
    - Ты, - говорят, - гад, почему нам туфли для покойников всучил?
    Я говорю:
    - Мужики, вы чего, все равно рано или поздно все там будем.
    Они говорят:
    - Но ты значительно раньше.
    И давай меня этими туфлями лупить. Деньги отобрали, туфли не вернули. Пошел я в бюро ритуальных услуг, сдал им остатки по дешевке.
    Они говорят:
    - Вот если бы ты нам гробы из Америки поставлял, ты бы сразу миллионером сделался. Такие гробы есть американские - с ручками, с бахромой, с кондиционером.
    Я думаю: чего мне в Америку ездить, лучше здесь налажу выпуск наших отечественных американских гробов. И тогда уж точно этим "новым" стану, а заодно и "русским". Заложил в банке свою квартиру, продал все, что в доме оставалось, снял сарай, нашел двоих столяров, говорю:
    - Мужики, обогатиться хотите?
    Они говорят:
    - А бутылку поставишь?
    Я им две поставил. Они говорят:
    - Считай, обогатились.
    Короче, начали работать. Они гробы строгают, я бегаю материалы достаю. Они такой первый гроб сделали, сам бы лежал, да некогда. Ну, просто настоящая палехская шкатулка. Потом этот гроб первое место получил в Монреале на выставке несгораемых шкафов.
    Стали мы гробы в бюро поставлять за большие деньги. Нарасхват пошли. Многие богатые люди их при жизни покупали. Одни в них деньги хранили, другие спали прямо в офисах. В общем, в бюро радуются, я радуюсь. Но недолго музыка играла. Где-то месяца через два приходят два амбала. Говорят:
    - Ты, что ли, новый русский?
    Я говорю:
    - Новый, но пока не совсем.
    Они говорят:
    - У тебя крыша есть?
    Я наверх показываю, говорю, да вроде вот она.
    Они говорят:
    - Да, видать, у тебя эта крыша поехала, мы тебя про другую крышу спрашиваем.
    Я говорю:
    - Мужики, вы чего, крыши, что ли, ремонтируете? Говорите прямо, чего хотите.
    Они говорят:
    - Охранять тебя хотим, пока на тебя не наехали.
    Я говорю:
    - Я вроде по улицам осторожно хожу, никто вроде не наезжает.
    Они говорят:
    - Дома наехать могут.
    Я говорю:
    - Да вы что, у меня квартира маленькая, там даже не развернешься, кто ж туда заедет?
    Один говорит:
    - Вот я сейчас развернусь и заеду. Хочешь, охранять тебя будем, тогда плати!
    Короче, плачу им тридцать процентов. И они меня от себя охраняют. Месяц проходит, меня в налоговую инспекцию вызывают.
    - Плати, - говорят, - новый налог ввели.
    Я говорю:
    - На что налог?
    Они говорят:
    - На новых русских. Ты в прошлом месяце шесть миллионов заработал?
    - Да, - говорю, - вот у меня и документы есть.
    Они говорят:
    - Ну вот, плати теперь налог семь миллионов.
    Пришел к своим мужикам, говорю:
    - Мужики, сделайте мне гроб получше.
    Они мне такой сделали, с инкрустацией, и на борту золотыми буквами вывели: "Слава КПСС!" Выпили мы с мужиками, лег я в гроб, и понесли меня хоронить. Несут меня, впереди оркестр, сзади народ толпой валит. Слышу, одна тетка объясняет:
    - Генерала хоронят, который Белый дом два раза защищал.
    Я мимо рэкетиров своих проезжаю, сел в гробу, говорю:
    - Хрен вам, а не тридцать процентов!
    Они говорят:
    - Это почему?
    - А потому что, - говорю, - я дуба дал и коньки отбросил, так что вы свои тридцать процентов можете получить на том свете угольками.
    Мимо налогового управления проезжаю, встал во весь рост и кричу:
    - Эй, вы, наложники, хрен вам, а не семь миллионов, в гробу вы меня все видали!
    Они кричат:
    - А налог на наследство?!
    Я кричу:
    - Кому я должен, всем прощаю. А кому это не нравится, могут все мои деньги получить с моего наследника, нового русского - Сергея Мавроди.

Лион Измайлов

Летаргический сон

(ПО М. ЗОЩЕНКО)
     У нас тут один старичок после тяжелой и продолжительной жизни заснул летаргическим сном. Ну, это потом стало известно, что он заснул. А в тот момент все подумали, что он умер. Или, другими словами, его кондратий обнял.
    И надо сказать, что этот старичок был, по мнению окружающих, очень вредный. Он работал бухгалтером в потребсоюзе, и своей честностью и принципиальностью буквально никому не давал житья. Ему, бывало, товарищи по работе скажут: "Степан Егорович, подпиши эту бумажку, и мы втроем по тысяче рублей получим". А он - ни за что. И главное, ничего особенного ему за это не грозило. Ну, максимум года три. А он - ни за что. Не хочет сидеть, хоть ты лопни! Вот такой был принципиальный! И из-за своих принципов он прожил всю жизнь в одной комнатенке в коммунальной квартире. Со всей своей семьей. Значит, он, здесь же его дочка, прямая наследница по части вредности, муж дочки, тоже тот еще тип... Носик такой, что голову от ветра разворачивает... И ихний ребенок. Вылитый старик. Только с зубами.
    Старичок встал на очередь на жилье в райисполкоме в тысяча девятьсот... Вот что в тысяча девятьсот помню... В общем - как райисполкомы организовались... Короче говоря, наконец подошла его очередь, а он взял и, по мнению окружающих, отдал концы. Без старика не дадут, метража хватает. А уже деньги на мебель в долг собрали. А старик взял и отбросил сандалии. Отбросил, значит, сандалии и так без сандалий и лежит.
    День лежит, второй... На третий день сосед по коммуналке заподозрил чего-то неладное и говорит:
    - А где это наш дорогой Степан Егорович, что его третий день не видать?
    Дочка говорит:
    - А он занят!
    Сосед говорит:
    - Чем же он так занят, что третий день в туалет не ходит?
    Дочка говорит:
    - А вы откуда знаете? Вы что, за ним следите?
    Он говорит:
    - Почему - следите? Я сам третий день не выхожу оттуда! - и рвется в комнату. А дочка его не впускает.
    Тогда он на них наслал "Скорую помощь". И вот часа через два появляется врач из больницы, судя по грязному халату, старичка слушает и потом говорит:
    - Мне сдается, что он на тот свет перекинулся. Вы его, случайно, не отравили?
    Дочка говорит:
    - Что вы такое мелете? Как же могли его отравить, если мы его дома вообще не кормили?
    А муж дочки заявляет:
    - Вы нам голову не морочьте. Или делайте ему какой-нибудь укол от ОРЗ, или убирайтесь!
    Врач говорит:
    - Нас не учили мертвых лечить!
    Тут дочка видит, что врач уперся, и говорит:
    - Мы, конечно, все понимаем, может, он и действительно умер, но нельзя ли сделать как-нибудь так, чтобы еще дней семь - десять он был бы для нас живой?.. То есть не то что он совсем умер, а так... частично скончался...
    Врач говорит:
    - Мне все равно. Я сейчас напишу в справке по латыни "дал дуба", а вы сами расшифровывайте, что с ним!
    Короче, делать нечего, квартира накрылась, значит, надо старика хоронить.
    Правда, когда на работе узнали, что старик приказал долго жить, от радости до потолка запрыгали и, не жалея никаких общественных денег, стали оформлять похороны. Лишь бы побыстрее увидеть дорогого Степана Егоровича в гробу в светлой обуви.
    Всем потребсоюзом приехали на кладбище, устроили митинг, говорили, какой это был героический старичок и как его принципиальность помогала строить в ихнем потребсоюзе светлое будущее. И даже дочка речь толкнула про отца, про то, какой он был в быту неприхотливый.
    А двое сослуживцев стоят в почетном карауле и между собой говорят, что эти мужики, которые могилу рыли, восемьдесят рублей содрали. Но, слава Богу, на венки выписано двести сорок рублей, а на оркестр триста двадцать на восемь музыкантов. И что вечером все неистраченные деньги будут делить.
    И когда все стали к старичку подходить, чтобы в лоб поцеловать, один из этих двоих нагибается и говорит:
    - Прощай, незабвенный Степан Егорович!
    А Степан Егорович обнимает сослуживца за шею и говорит:
    - Ах, ты, сукин сын! Не прощай, а здравствуй! Я давно не сплю и все слышу! И все давно подсчитал. Тут венков всего на двадцать два рубля тринадцать копеек! И музыкантов не восемь, а четыре штуки!
    У сослуживца глаза на лоб полезли. Он рванулся на свободу, но старик его крепко зажал! Тот давай его от себя отдирать, гроб опрокинулся, старик из него выпрыгнул и давай белыми тапочками размахивать:
    - Я вам сейчас покажу светлое будущее!
    Народ врассыпную. Дочка ему наперерез с криком:
    - Папаня вернулся! Идем скорее за ордером!
    Он и дочке врезал:
    - Думала меня вместо восьми метров на двух уложить?!
    В общем, народ, ломая ноги, понесся с кладбища.
    А старичок еще долго над своей могилой буянил. Отобрал у мужиков восемьдесят рублей. Орал, что за эти деньги он им сам могилу выроет! Возмущался, что гроб дешевый, а речи формальные.
    Потом вернулся домой и стал по себе поминки справлять. Ел и говорил, что при жизни его так вкусно никогда не кормили. На следующий день явился на работу и сказал: "Сукины дети! Запомните! Я к вам и с того света с ревизией заявлюсь!"