Баба-Яга и Иван-Дурак

Шел Иван-Царевич вдогонку за Василисой Прекрасной, по лесам и долам, тридцать лет и три года искал суженую свою, тридцать пар железных сапог износил.
Набрел, наконец, в глухом лесу на древнюю избушку.
Обшарпана, задрипана. И ноги курячьи, переминаются, почесывают одна другую - знать, мёрзко ночью-то…
А на двери листочек затрёпанный виднеется, и красивыми буквицами выведено старательно:

Толкнул тихонько Иван Царевич дверь, она и открылась.
Видит: за столом Баба Яга, настоечкой мухоморовой балуется. А зелен огнь в глазах так и полыхает игривисто.
- Мир тебе, бабушка, - молвил Иван несмело и поклонился долу. - Мне бы того… поесть, попить, да в баньку душистую с устатку…
- Какая я тебе бабушка?! Сказок дурацких начитался-наслушался, поди? Во дурний хлопец! Нашел, что читати-слушати! Да рази умный кто сказку писать будет?!
Умный - он за рOман сразу берётся… Ведьма я, профессия моя такая. Слышал, небось? Вредная профессия-то. Гадости да пакости разнообразныя учинять. Не всяк возьмётся - кишка тонка. Чего надоть, говори сразу.
- Мне бы, бабушка… э, сударыня ведьма, Василису мою отыскать… Поможешь? Век тебе благодарен буду!
- Нужна мне твоя благодарность, как рыбе зонтик. Василису ему опять подавай. Что тебе, свет клином сошелся? В Лесу говорят - живет она припеваючи у Кащея, холима и лелеима. Да и прошло тридцать лет и три года, чай. На себя посмотри -старый пень. - Ведьма в сердцах плюнула.

Иван Царевич пригорюнился.
- Такова моя судьбина, бабушка… ведьмушка! Так мне на роду написано.
- А ты плюнь, что написано! На заборе тоже пишут. - ведьма оживилась. - Лучше, давай, в Лесу оставайся. Соловей себе команду новую набирает, разбойничать будешь. Весело! И Русалок в озерах полно, девки молодые, озорные!

Иван вскинул на бабку тоскливые глаза:
- Не могу я… не положено мне. Иван Царевич - и вдруг разбойник? Не по статусу… Мне с Кащеем биться и Василису спасать…
- Тьфу ты! - Бабка стукнула кулаком по столу; большой черный кот выгнул спину от страха и зашипел. - Вот заладил: спасать, спасать. Зануда. Сколько веков уже спасаешь - толку-то. Сам себе хозяином надо быть, а не выполнять предначертанное!

Иван по привычке сделался совсем невесел, ниже плеч голову повесил.
Ведьма презрительно пододвинула к нему бутыль с мухоморовой настойкой:
- А, леший с тобой. Дураком был, дураком и помрешь. На печи поройся, сухарей набери, погрызи. Разносолов нет, я на диете. Фуу… русским дУхом-то как от тебя… в баню ступай! Сам. Чай, не барин. А с утреца, так и быть, я тебя пошлю, куда надо.

Надменная принцесса

Принцесса была не просто надменной, она была утомительно, нескончаемо надменной. А еще высокомерной, самолюбивой и ужасно испорченной. Когда-то давно ее еще пытались перевоспитать, еще лелеяли робкие надежды. Но не помогали ни разговоры по душам, ни увещевания, ни уроки этикета, ни снадобья придворного терапевта - она была неисправима. Когда король с королевой ссорились, они припоминали друг другу многочисленную родню, обвиняя двоюродных и троюродных теток в испорченных генах, служащих теперь поводом многочисленных расстройств.

А принцесса смотрела на все это свысока и фыркала, как будто пытаясь сказать, что такие тривиальные заботы не для нее, гордо поворачивалась и шла в свою комнату, где часами репетировала перед зеркалом внушительно задранный нос, грозно нахмуренные брови, мимолетную милостивую полуулыбку и прочую полезную мимику, которая, она была уверена, обязательно пригодится ей, когда она станет Самой Великой Властительницей и будет днями сидеть на высоком троне с резной спинкой, в великолепной мантии, вышитой вручную самыми достойными из ее недостойных подданных и будет распоряжаться землями, городами и селами…
Овальное зеркало в золоченой раме обреченно отражало принцессин гордый профиль с точеными чертами, слегка затуманеными мечтами о блистательном будущем. Но до этого будущего было еще достаточно далеко, а тем временем стоило подготовиться: так что она тренировала мимику, осанку, жестикуляцию… Она сама разработала 216 Надменных Взглядов, варьирующихся в зависимости от степени презрения и количества уделяемого внимания, и в данный момент находилась на стадии разработки 78 абсолютно необходимых монарху Пренебрежительных Жестов, полностью передающих его превосходство над всем остальным населением.

К придворным она обращалась не иначе как "людишки", а в единственном количестве - "эй ты там". Те уживались с принцессой давным-давно, так что прекрасно знали, что легче изобразить покорное смирение, чем связываться с взбалмошной девицей. Иногда, правда, они уставали от ее выходок и переставали ей подыгрывать. Тогда она возмущалась, торжественно изображала Монарший Гнев №152, удалялась с выражением Высочайшего Презрения 63 степени (экспериментальная разработка) и игнорировала провинившегося несколько недель, что ему было несомненно на руку. Так иногда случалось, что она не разговаривала со всем королевским двором зараз, высокомерно отворачиваясь от них и шествуя к себе в комнату повторять правильную посадку на троне и Скучающий Тон ответа на нижайшие просьбы.
Король и королева наблюдали все это в ужасе, но что поделать не знали - она была единственной наследницей. И все-таки, как-никак, единственной дочкой.

А однажды она перепутала коридор и забрела в лабораторию к придворному чародею. На самого чародея, работающего за какой-то витой установкой она не обратила ни малейшего внимания, как и на его предостерегающий крик, когда она попыталась потрогать розоватую субстанцию с легким цветочным запахом. С резким вскриком отдернув обожженную руку, она размашистым жестом швырнула пиалу на пол и припечатала резным каблуком, подплавившимся от такого обращения. Когда чародей начал гневно отчитывать ее за испорченный эксперимент, она смахнула со стола еще несколько пробирок, обозвала его никчемным колдунишкой и, пнув его по мягкой домашней туфле, только развернулась к двери, как с недоумением и испугом поняла, что та растет в размерах. Закрытые ставнями окна отдалялись, каменный потолок и вовсе становился недосягаемым, а рядом вырастали странные блестящие пики, в которых она с трудом опознала осколки пробирок, и разливалось мутно-розовое желеобразное озеро.
Подхватив уменьшенную, но яростно брыкающуюся принцессу за рукав, чародей мягко опустил ее в пустой стеклянный графин, подвинув его на середину стола во избежание нечаянного падения. "Посиди вот, пока не одумаешься", - сердито проворчал он под нос, и, погрозив принцессе пальцем, ушел рассказывать все королю с королевой.

Но к их возвращению принцесса уже сумела перевернуть графин и выбраться на волю. Следующие пару недель она партизанила в замке, питаясь утянутыми на кухне булочками, которые согласно королевскому указу специально для этого оставляли на самом низком столике. Стащив у швеи иголку, она, притаившись в засаде, ждала появления в коридоре придворных, а когда они появлялись из-за угла, бросалась к ним, путалась под ногами и мстительно колола иголкой пятки.
Потом ей наскучило такой времяпрепровождение и она сбежала из замка собирать армию майских жуков, чтобы вернуться и захватить замок. И вот тогда-то никчемному колдунишке точно не поздоровится, да и вообще мало кто сможет уйти от ответственности. Принцесса серьезно кивала в такт своим мыслям и поправляла на плече узелок с кусками сдобы.

Жуки принцессу всерьез не приняли и в ее армии служить отказались, тем более за сомнительную честь удостоиться Милостивой и Одобряющей улыбок в случае геройских подвигов. Зато подсказали, что перезимовать с комфортом можно у локумов, и предложили помощь в переправе через речку. Локумы, к которым принцесса была доставлена в считаные часы, оказались смешными пушистыми зверьками, размером чуть больше принцессы, длиннолапыми, большеглазыми и очень впечатлительными. Они заслушались принцессиных рассказов про королевский двор и ее Высокородную Всеми-почитаемую Милость. Они предложили ей остаться жить с ними, а она дала им высочайшее соизволение заботиться о ней до поры до времени.

Так они и жили с этих пор: днем принцесса гуляла по ближайшим опушкам или сидела в своей листовой хижине, выращенной специально для нее и по ее чертежу, и перед раздобытым локумами зеркалом тренировала мимику и жесты, мечтая однажды вернуться в свое королевство. А вечером все собирались у костра, и локумы, затаив дыхание и моргая большими круглыми глазами, слушали ее истории про ее жизнь и королевство. Принцесса все больше входила во вкус и стала тренировать перед зеркалом правильные выражения лица и интонации для разных своих историй. А однажды она поняла, что рассказала локумам почти все, что сама про себя помнила, и стала придумывать истории про свои многочисленные доблестные подвиги. Вечерние собрания стали еще увлекательнее и оживленнее: круг сжимался вокруг костра, принцесса сидела в искусно сплетенном кресле с высокой спинкой, которое локумы подарили ей на последний день рождения и красочно живописала свои подвиги. Локумы смеялись и испуганно вздыхали, подбадривали ее в напряженных местах, и болели за нее в опасных, в трогательных - всхлипывали.
Одной из любимых детских забав стало играть в ее похождения. Так истории обрастали еще более красочными подробностями.

Принцесса, у которой никогда еще не было столь внимательной и сочувствующей публики свыклась, обжилась и со временем расхотела возвращаться в недоброжелательный замок к глупым придворным, которые ее никогда не понимали и не ценили. И через несколько лет она написала книгу сказок и баллад о себе и своих подвигах, и много поколений локумов, затаив дыхание, слушали на ночь эти красочные истории о великой, храброй и мудрой воительнице. А те из локумов, кто постарее, слегка шамкая, вдохновенно рассказывали, что отцы их отцов, будучи еще маленькими, сами видели и слышали великую принцессу прошлого. Сами были свидетелями того, как она глубоким голосом завораживающе описывала схватки и испытания, посланные ей судьбой, обрамляя свой рассказ яркими лаконичными жестами, сидя в плетеном кресле с прямой-прямой спиной, с выражением настоящего величия на лице…

Отредактировано Мармеладочка. (2006-06-26 22:01:59)

Принц на белом коне (пересказ)

Вольный такой перессказ. 

Лизавета меланхолично доедала утренний бутерброд (свежая булка с крестьянским маслом, поверх аккуратные ломтики истекающего жиром лосося), запивала душистым чаем из большой чашки в горошек; поглядывала в окно - там было все, как всегда.
"чудес не бывает," - привычно подумала Лизавета и протяжно вздохнула.
И тут раздался звонок в дверь.
- Кто это в такую рань, - недовольно пробормотала Лизавета, наскоро приглаживая волосы. В зеркало в прихожей заглянуть не хотелось - чуда не ожидалось и там.
Звонок не смолкал.
Открыв дверь, Лизавета оторопела. Перед ней стоял конь.

Конь стоял на задних ногах; в правой передней он с трудом удерживал мятый листочек бумаги, задумчиво в него вглядываясь. А левым копытом по-прежнему давил на звонок.
- Ой, простите, - конь убрал копыто со звонка, увидев ошалелую Лизавету. - Задумался. Лизавета Н.? 38 лет, не замужем, ж/п и м/б обеспечана, ч/ю не обделена… я правильно попал?
Лизавета механически покивала, все еще пребывая в ступоре.
- Это хорошо, - обрадованно сказал конь. - А то некоторые делают заказы, а потом отнекиваются. А мы время теряем. Я пройду?

И протиснулся мимо деревянно-отодвинувшейся Лизаветы.
- Если не трудно, водички, - попросил конь, устраиваясь на табурете. - Хорошо у Вас, просторно… А у некоторых в кухне еле помещаюсь. Если совсем не трудно, то чайку, пожалуйста. Мы с дороги.
Лизавета все так же механически налила чаю и придвинула чашку коню.
- Благодарю Вас, - с достоинством сказал конь, прихлебывая чай.

Конь был белый, маститый. Немного отощалый - но это не портило его стати. Тщательно расчесанная на пробор грива даже на вид была шелковистой. Только взгляд у коня был какой-то измученный.
- Теперь к делу, - проговорил конь, с сожалением отставляя опустевшую чашку. - Принца заказывали? На белом коне?
Лизавета все так же машинально покивала.
- Принц, заморский, по-русски говорит с трудом, все больше диалектами. 45 лет, лысина, брюшко, потрепан жизнью, неухожен, характер скверный, временами склочный, рента, между нами, мизерная. Берете?
Лизавета, наконец, плюхнулась на соседний табурет.
- А… - она откашлялась. И продолжила слабым голосом: - А почему неухожен?
- Ну сами посудите! - вокликнул конь. - Все время в дороге. Знаете, сколько вас таких, желающих принца? Вот и мотаемся по запросам… Иногда и помыться негде. Это мы, кони, можем и в реке, и в пруде каком. А они, принцы, привередливые. Не говоря уже про побриться, или, там, флакон духов на себя вылить. Рента-то маленькая! Едва хватает мне на сено да на горбушку хлеба ему. Если бы еще не эта его любовь к пиву… - конь понурился.
- Он еще и пьет? - тупо спросила Лизавета безо всяких эмоций - нереальность происходящего продолжала её угнетать.
- Да ну что Вы! - конь махнул копытом. - Кто ему позволит. Хотя бывает иногда, конечно… Потом все время с меня сваливается. Так что я за этим строго слежу. Но он все равно как-то ухитряется…

Конь подозрительно заморгал, затем тряхнул гривой:
- А вообще, он хороший! С чувством долга. "Понимаешь, Боливар", говорит он мне. Это я Боливар, - конь с достоинством поклонился. Лизавета в ответ робко кивнула.
- Понимаешь, Боливар, говорит он мне. Как истинный, причем последний принц на планете, я не могу оставить без внимания мечту обо мне всех женщин. Вот мы и ходим по адресам, - закончил конь. И добавил: - Вы уж извините, что побеспокоили.
- А…. - Лизавета понемножку приходила в себя. - А где он сам-то? Принц?
- А вон! - с готовностью указав копытом на окно, откликнулся конь. - На лавочке, у подъезда остался. Клаустрофобия у него, лифтов боится.

Лизавета медленно поднялась, и, осторожно отодвинув кружевную занавеску, выглянула в окно. На лавочке и вправду сидел лысыватый плюгавенький мужичок, потягивая что-то из бутылки - видимо, опять где-то раздобыл пиво.
- Берете? - с надеждой спросил конь.
Лизавета сначала медленно, а потом все энергичнее отрицательно замотала головой.
- Ну, как хотите, - печально вздохнул конь. - Принц настоящий, между прочим. И последний в роду. Тогда прощевайте. У нас еще много заказов. Всего доброго.

Конь вышел из подъезда и печально побрел к мужичку на лавочке.
- Что, опять отказалась? - спросил принц, с трудом залезая на спину коню.
- Фу, - конь отвернул морду. - Несет как от тебя… где опять раздобыл? На пять минут нельзя оставить… Отказалась.
- Непонятно, зачем тогда они все хотят принца на белом коне… - пробормотал принц, крепко цепляясь за гриву.
- Да ты посмотри на себя, - устало сказал конь. - Пузо отрастил, немыт, небрит, вонюч…
- Зато принц! - обиженно воскликнул принц. - Последний, между прочим.
- Ладно, - вздохнул конь. - Поехали следующую осчастливливать…

Лесная сказка

- Держись! – сказал Лисенок и поудобнее взялся за ручки тележки.
- Я держусь… - ответил Зайчонок и зажмурился.
Тележка покатилась вниз с пригорка. Ветер бил в мордочку, ушки развевались, как флажки. «Где-то я об этом читал», - подумал Зайчонок и открыл левый глаз. Навстречу бежали деревья – березки и осинки в бальных золотистых и багряных платьицах, строгие елки в зеленых фраках. Красотень такая, что и правый глаз пошире раскрылся, чтобы ничего не пропустить. В воздухе вальсировали листочки и, опадая, путались в привядшей траве…
А тележка скатилась на полянку и поехала дальше, осторожно подталкиваемая заботливым Лисенком.
Пролетал над друзьями воробей – крылом помахал, чуть в траву не свалился. Пробегал мимо Хомячок – кивнул, лишних слов не тратя. Осень – самое хлопотливое время у Хомяков: не успеешь оглянуться – уж пора и в спячку впадать, до весны…
А путешественники уже полянку проехали, по оленьей тропке в лес углубились. Солнечные лучи сквозь листву пробиваются, на землю пятнами ложатся.
- Я понял, - говорит Лисенок, - почему эту тропинку так Олени любят!
- Почему? – спрашивает недогадливый Зайчонок.
- А ты посмотри, как солнышко землю пятнает! Совсем как спинку Олененка!
Засмотрелся зайчик на солнечные пятнашки да из тележки и вывалился. Не ушибся – на мягкий ковер из сухих листьев приземлился и уткнулся носом в большой гриб-боровик. Тут с дерева кто-то ка-ак прыгнет!
- Ц-ц-ц! Лапы прочь! – кричит сердито. – Это мой гриб! Зачем грибы зайцам?!
А тут и Лисенок подоспел:
- Не бойся, Белочка, мы твои грибы не трогаем. Мы Осень увидеть хотим!
- А чего на нее смотреть! – махнула хвостом белочка. – Хоть направо идите, хоть налево – одна осень кругом! – и потащила сорванный гриб, бормоча себе под нос что-то ужасно деловитое.
Лисенок помог зайчонку снова забраться в тележку.
- Ну, куда теперь? – спросил, отряхивая с шубки дружка сухие листья.
- Вперед, а там разберемся! – лихо ответил Зайчонок, вставая в полный рост и указывая направление движения.
Тележка тронулась с места. Зайчонок плюхнулся на… в общем, на хвостик. Он потер ушибленное место, но даже не пискнул. Потому что вокруг было так осенне – в самом лучшем смысле этого слова.
Оленья тропка, петляя, вела через лес, к озеру. Там деревья расступились, давая простор воздуху и воображению. А за озеро собиралось садиться солнце. Огромный огненный шар склонился над водой, словно любуясь своим отражением. От него к нашим маленьким путешественникам пробежала огненная дорожка.
Из легкого облака, висевшего над лесом, что-то сорвалось и полетело. Легкая белая звездочка упала на нос Зайчонку. Малыш лизнул нос – и звездочка растаяла капелькой росы. Зайчонок обернулся к другу:
- Я понял! Наше озеро – непростое! За ним Осень с Зимой встречается!
…Лисенок и Зайчонок стояли на берегу озера. Солнце уже почти коснулось воды. Озеро постепенно заполнялось жидким золотом. А в воздухе начинали свой танец первые снежинки…